В тот год мы только-только поженились. Студенческая жизнь, юношеская страсть и первая низкооплачиваемая работа — гремучая смесь. К чему-то более романтичному, чем съемная комната она привести, к сожалению, не могла. Так наша свежеобразованная семья, повыбирав между бабушкиными обшарпанными однокомнатными квартирами и возможным будущим безденежьем, сошлась на компромиссном варианте. Мы оказались в так называемой малосемейке.
Малосемейка — очень специфический класс жилья, вероятно не существующий за пределами Урала. По сути это что-то вроде коммуналки, но в четырехкомнатной сталинке — то есть больше 4-8 человек в ней не живет. Эта конкретная квартира — старая, донельзя захламленная, в самом центре города (окна нашей комнаты выходили прямехонько на здание союза писателей), стала отличным местом для жизни. Свой угол в эпицентре культурной и тусовочной жизни. Плюсы расположения и радость от долгожданной автономности явно перевешивали все минусы: странных соседей, абсурдные скандалы и бытовые неудобства. К безумству вокруг в двадцать лет относишься философски и с юмором. За два года, проведенные в этом дивном месте, мы успели навидаться всякого.
Маргарита
Маргарите было лет 70, в прошлом — парторг заводской ячейки, эта женщина поражала какой-то невероятной энергией. Именно ей принадлежала вся квартира изначально, потом она распродала ее покомнатно — купила себе дом за городом, всячески обустроила его, чтобы окончательно удалиться “на пенсию” — проводить дни под сенью плодовых деревьев приусадебного участка. Маргарита готовилась продать последнюю комнату и завершить свой дерзкий план — но пока суд да дело чувствовала себя в квартире полноправной хозяйкой. Она могла между делом выкинуть сковородку, которую не успели помыть через 30 секунд после приготовления еды (вариант дать сковородке остыть отметался как проявление слабости). Или, например — снять с коллективной вешалки в прихожей и отлучить от нее навеки пальто того, кто посмел Маргариту разгневать. В девяностые она колыхнулась в православие и выполняла все возможные обряды моксимально истово и яростно. Интересная, в общем, была женщина.
Так вот. У Маргариты жили коты. Точнее даже не так, Коты с большой буквы “К”. Стрелка, Ласка и Кнопа. Как истовая православная Маргарита была против человеческих имен для котов (ведь у животных нет души). В свое время мой свежеиспеченный муж знатно ее шокировал историей о том, что его родители назвали Костей именно в честь общажного кота.
Так вот, Стрелка и Ласка были обычными ничем не примечательными беспородными кошками. Маргарита подобрала их в крайне плачевном состоянии на улице и выходила до состояния чистеньких, аккуратных, домашних.
Но Кнопа был не таков. Это было настоящее явление, а не кот. Огромный, с лоснящейся шерстью, необъятными боками, толстенным хвостом и серьезным характером. Он был первым в этой квартире — еще в пору, когда все вокруг принадлежало Маргарите. И потому по праву считал себя хозяином. Только он беспрепятственно мог проникать с проверкой во все комнаты (вне зависимости от желания жильцов) и выгнать его оттуда не было никакой возможности, пока Кнопа сам не решал закончить визит. Именно для него в стене ванной (дом строился в тридцатые, ванна там была не предусмотрена, ее сооружали потом, соединив туалет, деревянные перегородки и откушенный от кухни кусок пространства) был выпилен солидных размеров квадратный лаз. Чтобы если вдруг Кнопа решит проверить, все ли в порядке с ванной-туалетом, а там некстати будет кто-то плескаться, не задерживать кота такой досадной мелочью как необходимость скрестись в дверь или даже унизительно мяукать.
Вот такой это был кот. Дни он обычно проводил вальяжно развалившись на кухонном шкафу, посреди общего коридора, инспектируя вверенные ему пространства или просто лежа на столе в кухне. Советский кухонный стол он занимал своим необъятным телом полностью. Маргарита в нем души не чаяла, не было ничего, что Кнопе не разрешалось. Царь-кот, одним словом.
Ничего не предвещало беды, когда в 6 утра всех жильцов разбудил истошный крик Маргариты. Кто в чем был, все повыскакивали в коридор, вооружившись на случай загадочной опасности кто чем. Чинный, седой и благообразный Иван Петрович, профессор физики на пенсии и ярый марксист — из комнаты справа — выбежал в развевающемся халате, но в кирзовых сапогах — он был уверен, что произошел пожар и готовился самоотверженно затаптывать огонь. Из комнаты слева выбежала, на ходу поправляя очки с толстенными стеклами, заспанная Марина — аспирантка архитектурной академии — она сжимала в руках утюг и почему-то была уверена, что Маргарита встретила мышь, хмурый 40-летний программист Игорь выглянул в коридор, мрачно что-то пробурчал насчет сумасшедших бабок и скрылся за дверью, а мы с мужем прибежали без оружия — сгорая от любопытства, готовые к любым приключениям.
Все замерли и, кажется, даже на секунду задержали дыхание, когда дверь в Маргаритину комнату заскрипела и оттуда выглянул Кнопа. Бочком-бочком, тихонько и незаметно, чего за ним никогда раньше не водилось, он пересек коридор, свернул в кухню и видимо, воспользовавшись тайным лазом, затаился под ванной.
Мгновение спустя, в дверях показалась Маргарита. Ее глаза испускали молнии. Волосы, обычно забранные в аккуратный пучок, топорщились, навевая мысли одновременно о “Легендах и мифах Древней Греции”, читанных в детстве, книжной иллюстрации Билибина к русским народным сказкам — где сквозь лесной бурелом продирается страшная старуха в ступе — не взлетая, а будто прорастая через древесные стволы как чудовищный гриб и почему-то о логотипе модного дома Армани в довесок.
Народ безмолвствовал. Тишина стала плотной и осязаемой, ее нарушал только скрип от неловкого переступания Ивана Петровича с ноги на ногу — в кирзовых сапогах было нестерпимо жарко.
— Маргарита Львовна — наконец осмелился он — Все в порядке? А то мы все проснулись от вашего крика и так перепугались.
— По-вашему. Все. Может. Быть. В порядке? — начала Маргарита, медленно, чеканя слова по одному. — Естественно ничего не в порядке! — тут гнев перелился через край и она перешла на крик. — Да он! Как он мог! Я пригрела на груди змею! Вырастила! Обогрела! Ночей не спала! Я его сейчас убью!
Аспирантка Марина юркнула в свою комнату, захлопнув дверь, в гневе Маргарита была страшна. Мы тоже втянулись в свою, подглядывая за происходящим через щелку. Но Иван Петрович не сдавался, все-таки интеллигентность и советская преподавательская школа — это то, что закаляет перед лицом любых трудностей.
— Маргарита Львовна, не горячитесь, пожалуйста. Пройдемте в мою комнату и все расскажете по порядку. Я вам чаю заварю, настоящего Узбекского, мне студент бывший прислал. Валерьяночки вам накапаю. Пойдемте, а то остальным жильцам завтра на работу, а мы с вами на пенсии, нам спешить некуда.
Его голос оказал поистине гипнотическое воздействие. Маргарита прошла к нему в комнату, хлопнула дверь. Через минуту Иван Петрович проскрипел в своих кирзачах по направлению к кухне и обратно — ставить чайник.
Уснуть в таких обстоятельствах было невозможно — но работу в 9 утра никто не отменял, обсудив несколько конспирологических теорий (кот оказался оборотнем, американским шпионом, был уличен в тайном сионизме) за чаем, мы с мужем убежали каждый на свою работу. Загадка мучила нас весь день. Было ясно, что Кнопа как-то проштрафился, но что такого он мог сделать?
Вечером мы встретились в городе, забежали в магазин за шоколадными кексами — словоохотливость Ивана Петровича нужно было подкрепить — и поспешили домой. Там, предварительно заварив чаю и красиво разложив на большом фаянсовом блюде все купленные сласти, мы робко постучались в комнату физика на пенсии.
Пару десятков чашек спустя, мы были посвящены во все нюансы этой в высшей степени трагической истории.
Оказывается, Кнопе не спалось и среди ночи он вздумал, как обычно, проинспектировать квартиру. За поздним часом, дверь в коридор была притворена. Но в комнате Маргариты тоже была масса всего интересного, при свете дня бдительная хозяйка не давала туда влезть, но сейчас-то было темно… Его внимание привлек буфет.
Огромный, еще дореволюционный, черного дерева, украшенный балясинами и разными архитектурными излишествами, резными виноградными гроздьями и побегами, он твердо стоял на толстых фигурных ножках — полированный и лоснящийся как сам Кнопа. Все это великолепие венчала композиция из иконы в рамке, цветов и плодов. Буфет явно бросал коту вызов — вызов кот принял. Уверенно ставя лапы сначала на одну виньетку, потом на другую, Кнопа подбирался к заветной цели.
Как дальше развивались события — доподлинно неизвестно. В какой именно момент, все пошло наперекосяк и почему Кнопа из конкистадора, отважно штурмующего буфет превратился в преступника мирового масштаба мы не знаем, наверняка тут имела место череда ужаснейших совпадений. Как бы то ни было, проснувшаяся от грохота Маргарита застала, во-первых, разбросанные по комнате вещи, которые до того красиво стояли на буфете, во-вторых, полностью распотрошенный кулек корня валерианы, который был собран еще летом, засушен на солнце и привезен из загородных угодий на всякий пожарный, в-третьих, погрызенные цветы и помятые плоды, и — о ужас — икону. То, что она была сброшена с буфета, что была помята, что рамка, в которую икона была вставлена, при падении на пол разломилась — было еще ничего. Но что от образа Нерукотворного Спаса (а это был именно он, репродукция из Третьяковки), ощутимо несло кошачьей мочой, Маргарита снести не могла. Тем более, что сам виновник происшествия как ни в чем не бывало развалился среди валерианки, рассыпанной на ковре, и подмурлыкивал.
Маргарита на секунду потеряла дар речи, подбирая подходящие слова.
— Кнопа, да ты Антихрист!!! — именно от этого громового крика проснулись все обитатели квартиры.
Мы слушали Ивана Петровича, затаив дыхание. Чай был выпит, кексы съедены, оставалось только пожелать друг другу спокойной ночи и следить за развитием событий.
А следить было за чем.
За неподобающее поведение, Маргарита изгнала Кнопу из своей комнаты. Как добрая христианка она не могла выгнать его из дому или отстегать кухонным полотенцем. Вместо этого она его игнорировала.
Горшок кота перекочевал из Маргаритиной комнаты в туалет (к массовому неудовольствию остальных жильцов — но кому было до этого дело в момент разворачивающейся на наших глазах трагедии). Кнопа лишался всех вкусняшек, с ежедневного мясного рациона был переведен буквально на хлеб и воду (в смысле сухой кошачий корм и воду). Видимо, чтобы постился и смирял себя. Вальяжно лежать где ни попадя ему никто не мешал, но теперь Маргарита, если сталкивалась с ним в кухне или налетала на развалившееся посреди коридора мохнатое тело, сквозь зубы бросала “антихрист”.
Сначала кот храбрился и не реагировал. Обитал, в основном, на шкафу в кухне, погладиться ходил по жильцам, которые сочувствовали коту, но все-таки немного осуждали. Через месяц начал тосковать настолько, что выбегал со мной вместе, когда я тайком кралась на лестничную клетку покурить. Иван Петрович пытался проводить с Маргаритой воспитательные беседы с цитатами из библии, но она оставалась непреклонна. Так Кнопа сменил положение фаворита на партизанское существование в коммунальных пространствах.
***
Прошло полгода. Весна сменилась летом, только-только распустившиеся листочки, свежие и зеленые — пылью, духотой и жаром, заполняющим город постепенно. От нагретого асфальта и стен, от тусклого солнца в облаках и смога, вытесняя кислород настолько, что как будто сама возможность свежего ветра и воздуха превращалась в нелепую фантазию. В сентябре пошли дожди, прибивая к земле пыль, остужая нагретые дома. Еще немного — и польют промозглые холодные октябрьские ливни, от которых до первого снега рукой подать.
В одну из таких дождливых ночей, я, полуночничая, зашла в кухню поставить чайник и чуть не налетела на Маргариту. Не включая свет она сидела на табуретке возле окна, безучастно глядя наружу, на подоконнике перед ней примостился Кнопа. Пожилая женщина не заметила меня — она трепала кота за ухом, а тот отзывался довольным урчанием. Разрушить такую идиллическую сцену было кощунством, я, стараясь не дышать и не шуметь, стала отступать к двери под меланхоличное бормотание Маргариты:
— Дурак, ты, Кнопа, дурак. Одни мы ж с тобой остались — куда я от тебя денусь и ты от меня — куда. Столько всего — целая жизнь позади, все ушли, а я — все равно с тобой. И ты — со мной. Ну простила я тебя за ту икону уже сто раз, какой ты антихрист — это я же сгоряча, у тебя и души-то нет. Души нет, а все равно — божья тварь. Люблю я тебя, дурака.
Я тихонько вышла в коридор, вслед неслось громовое мурлыканье необъятного Кнопы, капли дождя часто барабанили по алюминиевому карнизу, на улице, наверное, пронзительно пахло мокрой землей. Вокруг было столько любви, что невозможно вынести.